Mr. Nameless
Цветение сакуры
Посвящается "Алмазной колеснице" г-на Акунина
…Весна пришла в Киото так неожиданно, что, казалось, она обрушилась на город с вершин окружавших его гор; это было мягкое солнце, тепло, но главное – цветение сакуры, которое, как известно, наиболее влияет на безумцев и влюблённых. Впрочем, по словам буддийских святош, вторые недалеко ушли от первых, правда, у них есть шанс – их безумие не вечно.
Иного мнения была девушка, которая шла по пустынной утренней улице со стороны гор – из пригорода; достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что она не просто живет красотой весны, дышит ею, но сама является её частью. Попадавшиеся ей навстречу редкие прохожие поневоле смотрели ей вслед, и, должно быть, не один из них подумал, что это идёт сама любовь и нежность.
Девушку звали Юми, и она действительно шла из пригорода, от одного из богатых домов, где подрабатывала служанкой. Её хозяйка, старая дева, после целой недели упрашиваний всё-таки отпустила её, и – какая удача! – именно в этот прекрасный день. Но не одна весна так радовала её сердце. Около месяца назад она на улице познакомилась с молодым человеком. Сначала она не сразу всё поняла, но позднее, дома, уже лёжа в постели, вдруг осознала, что это именно тот, кого она так долго и настойчиво искала и что лучше него уже просто и быть не может. Сегодня она договорилась с ним о встрече, и, понимая, что весь этот день будет принадлежать только им, она чувствовала, что её грудь переполняет невыразимо приятное ощущение счастья и волнения от предвкушения этой встречи. Именно поэтому она так легко шла по не мощёной дороге, улыбаясь всем, кто бы ей ни попадался. Проходя мимо цветущей сакуры, она погладила её ветку, на которой расцвёл цветок, который сейчас нежился в лучах восходящего солнца. Юми любила цветы, и сейчас, пройдя мимо деревца, с удовольствием представила себя этим цветком…
…Настоятель храма Амидадзи встретил это весеннее утро в саду. Он любил бывать не в скучном саду камней, который не навевал на него ничего, кроме тоски, а в настоящем, живом саду. Тем более не мог он не быть здесь сейчас, в пору цветения. Сидя под раскидистыми ветвями кипариса, он смотрел на распустившийся на ветке сакуры крупный цветок и ждал, когда солнце поднимется настолько, что будет освещать его. Прикрыв глаза, он попробовал размышлять на духовные темы, но сейчас это ему не слишком удавалось. Когда спустя некоторое время он открыл глаза, цветок уже купался в солнечных лучах. Настоятель подумал, что именно это - самое лучшее олицетворение любви и нежности, которое может создать природа. “Именно так и достигают просветления, - благодушно подумал он, - а совсем не тем, что весь день сидят взаперти и бормочут сутры”. Он снова прикрыл глаза, но тут порыв ветра, пробравший его до костей, быстро отменил всё просветление. До настоятеля донёсся стук деревянных гэта о каменную дорожку сада, который живо напомнил ему барабаны на похоронной церемонии. Он увидел приближающегося к нему монаха в длинном одеянии; в этот ранний час он прогуливался по саду, низко опустив голову и производя мрачноватый в полной тишине стук дерева о камень. Настоятель бросил взгляд на цветок сакуры и увидел, что его лепестки дрожат на ветру… Монах молча прошёл мимо и оборвал цветок.
…Внезапно Юми почувствовала, что резко похолодало. Она вдруг заметила, что шедшие рядом с ней крестьяне неожиданно согнулись в три погибели, словно ища защиты от надвигающейся грозы, а один из них, почти мальчик, взглянул на неё с робким недоумением, - она единственная шла прямо. Неожиданно кто-то сильно толкнул её в грудь плечом. Вскрикнув, Юми повернула лицо и только теперь поняла поведение крестьян. Перед ней стоял самурай. Она не знала, откуда он – гербы на одежде ей абсолютно ничего не говорили – но зато хорошо, пожалуй, даже слишком хорошо помнила, как полгода назад на её глазах два пьяных самурая отрубили голову девочке, которая не согнулась перед ними. Но тот, кто стоял перед ней, не был пьян. Его лицо почему-то было закутано так, что она видела одни только глаза, смотревшие на неё холодно и абсолютно равнодушно – как если бы она была какой-то вещью. Смутившись оттого, что разглядывает его, Юми низко опустила голову. Наступило мёртвое молчание. Крестьяне продолжали стоять, низко согнувшись и опустив глаза. Их меньше всего интересовало то, что, по всей видимости, должно было сейчас произойти.
- Почему ты не кланяешься и не смотришь, куда идёшь? – безжизненно произнесённые слова повисли в воздухе. Юми очень отчётливо и ясно представила, что сейчас он будет ругать её самыми грязными словами, а потом поставит на колени, вытащит катану и отрубит голову. А может быть, сначала надругается над ней, как сделали те два самурая над маленькой девочкой…
- Убери руки за спину.
С удивлением и испугом она сделала это. Он собирается её связывать? Пожалуйста, пусть он не причинит ей вреда, лишь бы она наконец пришла к тому, к кому шла этим утром…
Она почувствовала сильный ожог и прижала руки к животу, ставшему почему-то тёплым и липким. Открыв глаза, она с удивлением посмотрела на самурая, в руках у которого была катана. На остром лезвии весело играл солнечный зайчик, а чуть подальше было испачкано чем-то влажным и алым, каплями стекавшем на землю.
- Подойди поближе, - по-прежнему равнодушно сказал он и, взяв её за отворот белого кимоно, вытер катану, оставляя на одежде кровавые полосы.
Юми смотрела, как самурай вложил оружие в ножны и, даже не взглянув, обошёл её. Крестьяне стали подниматься с колен; многие отряхивались и шли дальше. Юми только сейчас взглянула вниз и увидела, как белое кимоно внизу стало красным и густые красные капли падали на землю. Она сделала несколько шагов и вдруг упала на колени в лужу, оставшуюся после вчерашнего дождя. Прижимая руки к животу и клонясь лицом вниз, она подумала, что её возлюбленный не дождётся её и очень скоро найдёт другую. Последним, что она слышала, был мужской голос:
- Выкиньте её отсюда, только спотыкаться по ночам… Опять же, полежит – вонять начнёт…
…Настоятель с грустью взглянул на цветок, который ещё пару минут назад был совершенной красотой в лучах весеннего солнца, а теперь лежал на каменной плите, раздавленный грязным гэта. Унылый стук дерева о камень отдалялся. Настоятель хотел было окрикнуть послушника и сделать ему строгий выговор, но тут же осёкся. Что он ему скажет? Что обрывать красивую цветущую сакуру – зло, которое обязательно погубит твою карму? Он сконфуженно отвёл взгляд, и, чтобы не видеть растоптанный цветок, закрыл глаза, пытаясь снова обрести столь дорого доставшееся душевное равновесие. Но оно уже было испорчено; солнце, словно испугавшись, спряталось за большую серую тучу, хотя, казалось бы, только что небо было чистейшим; налетел резкий холодный порыв ветра. Зябко кутаясь, настоятель поднялся, выпрямив затёкшие ноги, и шагнул на каменные плиты дорожки. Он протянул руку, чтобы убрать с дорожки цветок, и смущённо убрал её. Снова повеяло холодом, и он, перебирая нефритовые бусины чёток, медленно пошёл туда, где скрылся послушник. Там, где дорожка резко поворачивала и уже виднелась пагода храма, начинали расти криптомерии. Остановившись возле них, настоятель повернулся и опять с тоской взглянул на цветок. Он напоминал сам себе криптомерию, беспомощно взирающую на это с большим желанием что-то сделать, но крепко укоренившуюся в земле. Он почувствовал боль в спине, напомнившую не столько о холоде, сколько о надвигающейся старости. “Хорошо хоть геморроя нет”, - горько и язвительно подумал настоятель, но, спохватившись, заставил думать себя о духовном: “Так же и в жизни – красоту и нежность постепенно уничтожает тот, кому нет до них никакого дела и кто совсем не замечает их, а тот, кто сознаёт это и видит, молча стоит, укоренившись в собственных непричастности и равнодушии”.
